219: ненависть

Чтобы вырастить ненависть, нужно сажать её ночью,
Пока все ещё спят, пока дети лежат в колыбелях.
Появился росток под сирен завывания волчьи,
Остролистый росток распустился в пустом подреберье.

Чтобы вырастить ненависть, нужно полить её кровью,
Нужно утром ударить по рынку бедой многотонной,
Нужно в ноль раздробить весь район, что недавно построен.
Появились на стебле шипы, приоткрылись бутоны.

Чтобы вырастить ненависть, нужно удобрить костями,
Их снарядами в пыль вместе с домом и садом смололи,
Эта ненависть ветви высокие к облаку тянет,
Эта ненависть жжёт, она брызжет кипящей смолою.

Эта ненависть выросла, стала до самого неба,
До немирного чёрного неба, до дальних созвездий,
Это запах сожжённого хлеба и страшного гнева,
Это вой матерей, несмолкаемый голос возмездья.

Поднимается лес, выдирая могучие корни,
Это неба клочок. Это кровь на трёхлеткином платье.
Это колокол бьёт на сгоревшей вчера колокольне.
И никто не уйдёт. Не разжалобит. Каждый заплатит.

Семьдесят седьмой день: себе

Родившийся в стране-убийце
Носитель языка насильника,
Гляди, как голубь с голубицей
Летят на фоне неба синего,

Друг друга крыльями касаются
И перья треплет ветер ласковый –
Над ссадинами детских садиков,
Над почерневшими колясками.

Над осквернёнными музеями,
Над чужеземцами безглазыми,
Над женщинами, в чьих мужей они
Стреляли, сбор добычи празднуя.

Смотри, как голубь с голубицей
Летят живым дневным созвездием
Над сердцем, что устало биться,
Но будет биться до возмездия.

И нет, они летят не с ветками,
Они несут иголки с нитками –
Соединять любимых с детками,
Соединять дома с калитками,

Сшивать разорванное наживо,
Заплаты ставить на столетие.
Гляди на них и думай, как же мне
И можно ли теперь смотреть на них?

На пролетающих над реками,
На пролетающих навстречу им,
Когда ты даже этот реквием
Бормочешь орочьим наречием.

Двадцать четвёртый день
для маленькой мамы, которой больше не страшно

Жил-был мир, и в этом мире вравновес
Было горя и обыденных чудес,
Много счастья и, должно быть, много слёз,
Толстый голубь во дворе клевал овёс.

Кто-то кашлянул, а кто-то простонал,
Ветер зимний пробежал по простыням,
Жил-был дворик – самый лучший из дворов,
Где на кухнях занавесочки в горох.

Не открыточный, не пряничный, простой
То шумящий, то по-летнему пустой,
Этот двор тебя по имени зовёт,
Этот мир, который больше не живёт.

Дай мне руку, не теряйся, не шуми,
– Я с ребёнком.
– Да ведь мы тут все с детьми.
Что ты схватишь, убегая от руин,

Что окажется единственным твоим?
С чем ты будешь ничего не понимать,
С чем ты будешь бесконечно вспоминать,
Словно сломанной мозаики кусок —

Детский зайка или бабушкин носок.
– Мы в порядке, мы доехали вчера,
Но пока гуляли только до двора,
Да, не кашляю, малыш уже здоров.

Толстый голубь, занавесочки в горох.

Новый мир, в котором сложно умереть,
Можно в небо безбоязненно смотреть,
Можно спать, не просыпаясь, — просто рай,
Только зайку, если сможешь, не стирай.

Детский зайка, будто бабушка, худой
Детский зайка пахнет дымом и бедой.
Детский локон ветер мартовский завьёт
Кто-то стонет – как по имени зовёт.

Срез времени

Моих друзей в Украине убивают мои враги.
Моих друзей из России закрывают мои враги.
И я не знаю, что делать. Я пересылаю деньги.
Шепчу без всякой надежды: «Господи, помоги».

Я выхожу на улицу, тут крокусы и весна
И еду стоять у консульства с плакатом: «Уйди, война».
Я еду стоять у консульства, не веря, что всё закончится,
И пусть это не моя вина, но это моя вина.

В стотысячный раз печатаю: «О Господи. Сил. Люблю. »
Шлю тех, кто «неоднозначно же», к русскому кораблю.
Но тьма приходит с востока. И смерть приходит с востока.
И солнце встаёт оттуда же, но я всё равно не сплю.

Меня никто не закроет, мне выжить не тяжело.
Рассвет цвета свежей крови над мирным нашим селом.
Пожалуйста, не прощайтесь. Пожалуйста, не прощайте.
Живите только, любимые, всю землю страхом свело.

Остались любовь и ненависть. И смерть. И кровь. И тепло.

Двадцать первый день в тылу

Нет-нет, да и снова накатит,
Нахлынет горячей волной –
Зачем я, меня же не хватит
В борьбе с этой страшной войной.

В густой круговерти весенней,
В холодном поту новостей
Везти одинокие семьи
Качать незнакомых детей.

И мелко, и мало, и глупо
Учить, где еду получить.
Когда в новостях Мариуполь
И мир потрясённо молчит.

Но вот первокурсник несмелый
Дорогу к метро показал.
Он делает важное дело,
Он делает нужное дело –
Он ездит встречать на вокзал.

Его не боятся старушки,
Доверчиво льнут малыши,
Он гладит льняные макушки
И сам себе шепчет «дыши».

Другая вторую неделю
Глядит в лобовое стекло
И делает важное дело,
И делает нужное дело,
Которое многих спасло.

– Куда я сегодня поеду?
Не знаю, в дороге решим.
В багажнике памперсы, пледы
И крепкого кофе кувшин.

И чем я себя утешаю,
Когда я совсем устаю?
Что я, хоть порой и мешая,
Иду в этом общем строю.

Что пусть я шагаю нелепо,
Что пусть я рыдаю с утра,
Но каждая малая лепта
Приблизит победу добра.

Проснулась, умылась, оделась,
Еду и зарядку возьми.
Ты делаешь важное дело,
Он делает важное дело,
Мы делаем важное дело,
Самим себе нужное дело –
Мы все остаёмся людьми.

Восемнадцатый день

Вроде бы март, но он не везде,
Местами
Где-то ещё зима на четвёртом месяце.
Женщины с тяжёлыми животами
Тянутся вниз по лестнице.

Два этажа, ещё четыре пролёта,
Холодно, холодно, дайте ей одеяло.
Помнишь, малыш, мы мечтали с тобой про лето,
Вот и весна настала.

Холодно, холодно, доктор, мне будет больно?
Тише, любимая, тише, попей.
Не пьётся.
Слышишь, как колокол бьётся на колокольне,
Слышишь, как сердце бьётся.

Помнишь, мечтали шлёпать с тобой по лужам,
Книги читать, валяться на покрывале,
Дети пинаются, дети хотят наружу,
Тсс, мы уже в подвале.

Помнишь, как мы друг друга поцеловали
Помнишь, как мы ходили с тобой с цветами,
Как же мы оказались
Там, где мужчины с песьими головами
Целятся в женщин с тяжёлыми животами,
Как так случилось, заяц?

Холодно, холодно, дайте воды горячей,
Ишь ты какой, появился – и сразу сердится.
Тихо вы, слышите – новое сердце плачет,
Бьётся новое сердце.