АННА СТРЕМИНСКАЯ

/ / /

Одесситкам, погибшим 23-го апреля
во время ракетного обстрела

Пасхальные перезвоны
под вой воздушной тревоги.
Уходят в небо мадонны,
и переплелись их дороги.
Одна в ожидании первенца,
другая уходит с младенцем.
Господь удостоит венца
обеих. Дитя под сердцем
уже в ожиданье забилось –
идут к небесным чертогам –
Валерия и Людмила
по легким воздушным дорогам.
Вокруг бушует цветенье,
как только бывает в апреле –
всех красок земных смешенье.
И хочется жить на пределе!
Но вой тревоги, как стоны,
как вой библейского zверя.
Пасхальные перезвоны,
спасите нас от неверья!
И сколько ни сеяли смерть бы,
но снова родится мальчик,
и победят ветви вербы,
и победит одуванчик!

/ / /

А нас сегодня почти не бомбили.
Только один раз где-то завыла тревога.
Мы собрались за столом, хоть нет того изобилья…
Вот винегрет, селедка, вот и вина немного.
Нам почти что не страшно вместе, нам весело даже —
человек к человеку всегда, живое к живому.
Как тебе спится, путин, в бункере, в снежной Раше?
Не снится ль тебе как срочник получает письмо из дома?
Не снится ль тебе Мариуполь – безводный, голодный, черный?
Иль в темноте подвала ребенок замученный снится?
Роддом расстрелянный снится иль орков безумные орды?
Или журавль в небе?Или в руке синица?
Да и что вам собственно эти смешные названья?
Буча, Ирпень, Волноваха – что они для надутой рожи?
Но инфернальное выполнено заданье:
нет больше города Волноваха, но прежней России тоже.


Масленица 2022

От войны и до другой войны
походи-ка ты, Ванюша, к маме на блины.
А коль настанет время воевать,
поцелуй да обними жену и мать.
И не все ль тебе равно: Афган, Чечня
иль какая-нибудь прочая херня?!
Ведь вокруг предателей полно:
украинец тут с литовцем заодно!
Каждый враг: латыш и чех, еврей и финн,
и поляк, и молдаванин, и грузин.
Хорошо ль тебе, Ванюша, Масляну справлять,
Украину страшной кровью умывать?!
Горячи у маменьки блины
да за тыщи километров от войны.
Горяча в УкрАине война,
да мамаше ведь отсюда не видна!
Видишь, Ваня, солнце здесь встает
и рассвет кровавый душу изведет.
Как подобие мамашина блина
и с вареньем красным, как война!


Поэту Надежде Агафоновой

Черное небо войны, белые абрикосы,
белая церковь на черном – приют надежды.
Взрывы над головою, взрывы в душе –
вопросы:
как? отчего? зачем? Будет ли так, как прежде?
Как прежде – уже не будет! – ответ приходит
мгновенно.
Есть то, что нельзя простить ! – то кровь вопиет
невинных.
По каплям непобедимость вводится внутривенно.
Из дыма и копоти над головами реют святые
нимбы.
И ты удостоена нимба над золотой головою,
когда ты погибла весною в городе Николая
святого. Поэзия нынче равна утробному вою.
Нет места весне и птицам, лишь помесь воя и лая.
Белая церковь на черном – это приют Надежды,
я верю, что есть тебе место в небесном Иерусалиме.
Без пятен крови и гари нынче твоя одежда,
ее от боли и горя уже облака отбелили.
А там по приказу маньяка посланная ракета
в доме дыру пробила страшным черным вопросом.
В доме, где ты была…И нет на него ответа.
На черном небе войны – белые абрикосы.

/ / /

В моей голове все время что-то гудит.
Невольно прислушаюсь: это сигнал воздушной тревоги?
Иль дрель у соседа, иль за окном грузовик?
Иль то холодильник включился в ночи — слава Богу!
Из Харькова новости: обстреляли жилой квартал,
весь центр разбомбили. Из Киева тоже не лучше…
Весь черный стоит Мариуполь – он призраком стал.
Стоят города без людей, потерявшие души.
Такой День Рождения нынче, друзья, у меня.
Такой День Поэзии – воздухом бы надышаться
свободы – пожалуй, не хватит и этого дня
и всех, что за ним. Надышаться, свободным остаться.
Такой вот у нас Навруз, такая у нас весна.
Считаю грехом проклинать, но я проклинаю!
Смотрю на весну из заклеенного окна
и вижу свободных ветвей развеселую стаю.


/ / /

А пока в разгаре война, на востоке пишут учебники.
О героизме и мужестве, о чести и благородстве
в них напишут придворные ветхие евнухи.
В королевстве кривых зеркал тот, кто плачет – смеется!

И продажная девка История истаскается по умам,
по городам и весям, по гостиным и кухням.
Но вот История настоящая – она рождается там,
где города убивают, где в окнах огни потухли.

Где солдат с унитазом, а вот офицер с манто,
а третий носки и тапочки прихватил для мамаши.
Хозяева дома убиты, они – ничто.
А сын поседел, он стал на сорок лет старше.

Язык их могуч и велик, правдив и свободен,
поскольку они говорят семиэтажным матом
в разговоре с отцом и мамой, с дядей и тетей,
с невестой и другом – священно слово солдата!

И сколько детей ты убил, и сколько невест изнасиловал –
расскажешь ли перед свадьбой любимой своей невесте?
Но когда все пройдет, девчонка обнимет милого,
и он ей расскажет матом о доблести и о чести.

П О Э Т Ы

П Р О Т И В

В О Й Н Ы