БОРИС ЛИХТЕНФЕЛЬД
/ / /
конец истории пора ей ставить памятник
позорный столб и триумфальный между
которыми дробящий воздух маятник
наглядно убивающий надежду
на передышку между недостойными
божественной любви и славы честной
властителями судеб между войнами
допустим первой и второй чеченской
или второй и третьею пунической
каких-то два всего тысячелетья с гаком
и никакой рефлексии панической
а крови аромат всё так же лаком
вновь жертву идолам приносим бесполезную
мним стало веселее и свободней
а это лишь игра теней над бездною
от вечного огня из преисподней
МОБИЛИЗАЦИОННОЕ ПРЕДПИСАНИЕ
Нет, нет, я не о том, о чём сегодня
не думать невозможно. Брань Господня –
в сердцах, в крови, и эта колобродня
затишья не сулит. Мы не вольны,
границ не зная, как лесные звери,
прочь от огня, предчувствуя потери,
бежать, забыв, что вся, по Алигьери,
земная жизнь – тяжёлый труд войны.
Стратегии и тактики в утробе
заложены азы, и ритму обе
обыкновенной барабанной дроби
подчинены. Когда ж на свет пора
нам вырваться, незримой рати трубы
встречают вестью будущей зарубы,
но, на приём не обижаясь грубый,
кричим своё невнятное «ура».
Всех предстоящих тягот и лишений
не ведая, пересыпаем жменей
песок судьбы, к полку живых мишеней
приписаны едва ли не с пелён.
Следим за надвигающейся тучей,
нам каждый луч – как чудный дар, как случай.
Трепещем. Нарастает марш трескучий,
и переходный воздух накалён.
Учебный плац: шагаем в ногу строем.
Едва придя в себя, окопы роем…
Враг вездесущ – как будто всё нутро им
поражено, как на измор берёт…
Давно ль клялись: не отдадим ни пяди!
А вот уж – в окружении, в осаде…
Не лучшее ли из противоядий
команда безрассудная: «Вперёд!»?
Бог даст, ещё мы вспомним, как хлебнули
с лихвой, как коченели в карауле,
как в грязь валились, как свистели пули,
как дым нам ел глаза, а тело – вши,
и сон кошмарный апостериори
встряхнёт наш ветеранский санаторий
и приглушит посредством аллегорий
страдания израненной души.
Удел её — метафора солдата
той сновиденной армии… Расплата
вот ей за всё – истерзана, разъята…
Как целому, покинувшему часть,
теперь ей время – бремя, годы – гири.
На брюхе в заминированном мире –
и в сторону бегом. На все четыре –
в бескрайней шири без вести пропасть.
Ужель все жертвы, все труды – впустую?
Ужель – позор на голову седую –
чужой победы лицезреть статую?
Вот пытка: стыд мучительней, чем боль.
Стон совести контуженной: не знали,
как следовало действовать, одна ли
последняя надежда в арсенале,
последнее решение одно ль.
Рвануть ли под обстрел артиллерийский
всех адских сил, не взвешивая риски?
Чего от жизни ждать, милитаристки?
Не зимних же – с довольствием – квартир!
Но есть иная доблесть: «Надоело!–
сказать себе, – А мне какое дело,
кто победит!» и в безнадежность смело
шагнуть. Ну, что ты медлишь, дезертир!
/ / /
Чтоб оккупантам противостоять,
всяк выбирает свой калибр цинизма
и меру коллаборационизма,
за пядью отвоёвывая пядь.
Надежда водит свой скользящий луч
по затянувшемуся ожиданью.
Спасительный исход обложен данью,
как день возмездия – завесой туч.
Всё тот же исторический сценарий:
две тыщи лет про кесарев динарий
постылый повторяется урок.
С постыдной задней мыслью между строк
твердим азы доходных семинарий:
должно быть, повторение – не впрок!
П О Э Т Ы
П Р О Т И В
В О Й Н Ы