Остров Змеиный

Английский генерал воскликнул: «Храбрые французы, сдавайтесь!»
Камбронн отвечал им: «Merde!» (Дерьмо! – франц.). Произнести
это слово и потом умереть – есть ли что-нибудь более возвышенное?
Виктор Гюго, «Отверженные»

Пять десятков прожив с половиной
Неуклонно сгущавшихся лет,
Угодил я на остров Змеиный,
А с него отступления нет.

Ибо жизнь – это остров Змеиный,
А под стать ей и Родина-мать.
Мы привязаны к ней пуповиной,
Но однажды приходится рвать.

Местной жизни моей угрожая,
Вы подобны тому кораблю.
Искони ты была мне чужая.
Ты не любишь – и я не люблю.

Сколько можно молить и гундосить?
Нынче время понять и проклясть,
Эту жизнь нелюбимую бросить,
Как гранату, в зловонную пасть.

Все расхищено, все пережито,
Что не вывезли, то размели…
Чем мне, собственно, здесь дорожить-то?
Разве горстью змеиной земли?

Но на ней уже царствуют змеи,
Их ползучий, безудержный зуд,
И поэтому будет вернее
Ничего не достраивать тут.

Мы ли ждали другого финала?
Мы ль хотели иного конца?
Я ведь прожил с клеймом маргинала,
То есть, проще сказать, погранца.

Прав поэт – «несравненное право
Самому выбирать свою смерть»,
Но сначала тебе, сверхдержава,
Харкнуть в морду законное «Merde».

С вашей бляхой, папахой и плахой,
С вашим вечным «пугай и карай»…
И поэтому шел бы ты на …,
Мой российский военный корабль.

/ / /

Два главных символа эпохи –
Лубянка-мать и Лужники:
При трезвом взгляде оба плохи,
Но первый лучше, мужики.

Два главных знака нашей бездны,
Страны, сидящей на колу,
И оба Путину любезны
И начинаются на «Лу».

(С них начинается и лужа,
В какую сел пропагандон,
И вождь Лука – куда уж хуже, –
И Луговой, и Лугандон –

Но правят родиной любимой
Лубянка-мать и Лужники,
Народ верховный и глубинный,
Каратели и пошляки.)

Но фиг ли спрашивать с Лубянки?
В отчизне все ее бранят.
Любой, хоть высосав полбанки,
Вам скажет, что Лубянка – ад.

В садизме там поднаторели,
Умом же – сплошь порожняки.
Их не отмоешь, в самом деле.
Иное дело – Лужники.

Вам всякий скажет без запинок,
Кто там играл и кто певал!
Там, правда, был когда-то рынок –
Но ведь не пыточный подвал!

Теперь там речь толкает Путин
В броневике-пуховике,
Машков, чей взор привычно мутен –
И та же муть на языке,

И Симоньян, и Канделаки,
И ряд запутинских Певцов…
На всех воинственные знаки,
У всех ухмылки подлецов.

Да, Лужники – портрет народа:
Его талантов и щедрот.
От генетического кода
Осталось только это вот:

Кому зачет, кому по штуке
Стремглав мельчающих рублей,
А кто со зла, а кто – со скуки,
Поскольку вместе веселей,

Но есть и множество идейных,
Уже взбесившихся почти,
Готовых за своих вождей,
Порвать очкарика в клочки –

На фронт их, ясно, не заманишь,
Но куражу не занимать –
Не за подачку, не за мани ж!
За русский мир, ядрена мать!

И раз идет такая пьянка
(А мы уже сроднились с ней),
То лучше все-таки Лубянка:
Она понятней и честней.

Народ пошел ужасно прыткой:
Не психодрама, а ситком.
Там предают себя под пыткой,
А здесь под песни, с хохотком.

Боюсь, Россию не отмолишь.
Ее прибрал Господень враг.
Лубянку, может, и отмоешь,
А Лужники уже никак.

Тень. Баллада

Страшна не сама по себе хренотень
В российских редеющих кущах,
Но то, что ложится зловонная тень
На восемь веков предыдущих,
С их русской идеей про русский Эдем,
С их вечной Вандеей, владеющей всем,
Со всеми мечтами и снами,
Которые кончились нами.

На карту поставлены реки, леса,
Просторы с ветрами, полями,
История вся и поэзия вся –
Никак не уйти в пополаме!
Под знамя поставлены Пушкин, Колчак,
Романовы, Сталин и старший Собчак,
И жертвы, и те, что пытали,
Скрываются в общем портале.

Не сам ли Державин, державен и хвор,
Был предан престолу без лести?
Не Пушкин ли молвил, что все это спор
Славян меж собой – и не лезьте?
Не Сталин ли нам возвратил РПЦ?
Не Жуков ли с нами во вражьем кольце?
Под ними трещащая льдина,
На ней они все заедино.

…У нации тоже случается рак –
Поистине худший из раков;
Стоял у истоков его не дурак,
А чинный мыслитель Аксаков.
Языков, Самарин, Попов, Хомяков
Писали на лучшем из всех языков –
Не их ли ветвистые фразы
Пустили в него метастазы?

Все было – и Грозный, и глад, и Бирон,
И пытки, и бунты с коммуной,
Но вызовы, лезшие с разных сторон,
Сжирались системой иммунной.
Но время себя ухватило за хвост,
А клетки решили, что рак – это рост,
И все накрывается крепкой,
Рехнувшейся раковой клеткой.

Историю русскую, выскажем вслух,
Венчает не птица, а крыса.
Так дух нибелунгов и Шиллера дух
Когда-то нацизмом накрылся,
Легенда о Фаусте так умерла
В тени хакенкройца, под сенью орла,
И фюрером кончился Дюрер,
И Лютер от этого умер.

Ужасен злодей, но ужасней дебил,
Парашливый пафос острожный.
Хоть Пушкина Сталин еще не добил –
Теперь его шансы ничтожны.
Чего там – и Тютчев, и Блок, и Толстой
По полной вложились в текущий отстой,
А Федор Михалыч особо –
Такая в нем буйствует злоба.

Тут все состояло из двух половин –
Из ангелов и негодяев;
Читались, допустим, не только Ильин,
Но также и Франк, и Бердяев;
Однако в процессе стремленья на дно
Все эти тенденции слиплись в одно,
А жажда покоя и воли
Сегодня свелась к «Мотороле».

Глядишь ли в окно на весенний пейзаж:
Он скалится алчно и подло.
Сквозь крымскую даль проступает «крымнаш»,
И море предательством полно.
Услышу ли поезд в ночи, например, –
А поезд стучит: ДНР! ЛНР!
Вот так побеседуешь с немцем –
А в нем проступает Освенцим.

Люблю амфибрахий, державный разбег!
Сама набегает цитата:
Как ныне сбирается вещий Олег –
Та-та-та, та-та-та, та-та-та.
– Куда ты ведешь нас? Не видно ни зги!
Шибанов молчал из пронзенной ноги.
Случайно средь шумного бала
Шипя между тем выползала…

Пространство, родство, большинство, торжество,
Горючая жидкость и рухлядь…
Но что нам останется после того,
Как эта конструкция рухнет?
Как только эпоха свершит самосуд,
Название «русский» к чему отнесут?
Ведь все эти рожи, о Боже, –
Развитье традиции тоже?

…Как только рассеялся черный туман,
Тогда, в назиданье внучатам,
Остатки спасти вознамерился Манн,
И «Фаустус» был напечатан.
По правде сказать – ничего он не спас:
Остался от фауста ржавый каркас.
В преддверьи последнего часа
У нас уже нет и каркаса.

Вот в это уперлись слова и дела
Искателей правды и света.
Победа – их общей победой была,
И общим вот этим – вот это.
Меня утешает лишь то, что иду
Ко дну в этом общем бескрайнем ряду,
Где все как в наброске любимом –
Россия кончается Крымом.