ФЕЛИКС ЧЕЧИК

ВОЙНА
1
Воскликнешь февральской зимой,
транслируя страха крещендо:
Ах, Господи Боже ты мой!
А он – и не твой и не чей-то.
Он – всех! И поэтому он
немого услышит скорее,
чем стылую медь похорон
и красную сталь брадобрея.
Добро, если б жили во зле, –
так нет же – живём, как под током:
двуглавым орлом на Кремле,
поссорившим Запад с Востоком.
Чернее весенних грачей,
белее, чем клин лебединый…
Ах, Господи Боже ничей –
единственно необходимый
прости неразумных – они
играют в войнушку, как дети.
И всех, без разбора, храни
и всем подари по конфете.

2
Полю, озеру и лесу –
говорю, как сын и брат:
– Нет прощения, что Евсу
и Кабанова бомбят.
Безысходно, горько, тошно, –
не прости, но сохрани!
Существую – оттого что
существуют и они.
Лесу, озеру и полю
говорю, как брат и сын:
– Стал я страхом, стал я болью, –
из последних слов и сил.
Отвечают в полный голос:
– Верь, надейся и люби!
Снова сердце раскололось
млечным храмом на крови.
Только память. Только время.
Только рай. И только ад.
Лес. Над озером деревья.
В чистом поле «Смерч» и «Град».

3
А. А.

Нету слов, за исключеньем мата –
контрапункт мотора и ума:
ощущением начала марта
радует февральская зима.

Радует морозцем запоздалым,
радует капелью с утреца,
где на грязно-белом пишут алым
киевлян и харьковчан сердца.

4
Скажи «Изюм». И вспомнится не Петя
Ростов, а город: март, разруха, боль.
Весеннее безумье лихолетья
и скорби приземлённая юдоль.
Сказал «Изюм». Во рту вдруг стало снова,
как в детстве – сладко. Чем не перекус?
Виктория бездонного Ростова,
канючит Брянск и не всплывает Курск.
Чернеет Белгород, витийствует Воронеж.
Журчат ручьи. Саврасов с бодуна.
И порожняк уходит – не догонишь –
до бесконечной станции «Война».

5
Вы чьё, старичьё? Мы – ничьё старичьё!
Мы граду и миру, мы через плечо , –
мы трижды плевок – мы в пролёте,
как соль растворённая в Лоте.
Никто не виновен, – виновны лишь мы:
не агнец, но овны на фоне зимы –
безмолвьем преступно-ужасным,
снежок окропившие красным.
Все, без исключения: кто промолчал
и тот, кто кричал и бухал по ночам –
в ответе за смерть в Украине.
И нам не отмыться отныне.
И нам с этим жить, а точней – умирать.
И смотрит на землю небесная рать.
И диву даётся, конечно,
рыдая, как мать, безутешно.
—————————————————
Прощальное: Urbi et orbi.
И нету спасения в скорби.

6
След от чашки чая на столе
не успеет испариться: тихо
и безлюдно станет на земле
и не возвратится Эвридика.

А Господь, конечно, ни при чём!
Всех любя – травинку и букашку,
вымоет, склонившись над ручьём,
вдребезги разбившуюся чашку.


/ / /

На мартовском пепелище,
где утром кричат воробьи –
виднее не лучше, но чище
сквозь оптику слёз и любви.

Идёт бесконечность на убыль
и скоро наступит конец:
Дебальцево и Мариуполь,
Ивано-Франковск и Донецк.

Я занял удобную нишу –
живу вдалеке от войны
и лишь очертания вижу
сквозь оптику слёз и вины.

И что с этим делать – не знаю
и как с этим жить – не пойму.
И вижу весеннюю стаю
и слышу февральскую тьму.

П О Э Т Ы

П Р О Т И В

В О Й Н Ы