МАТЕРИ

10 сыновей – взвод – 10 гробов – катастрофа
100 сыновей – рота – 100 гробов – воинские почести
1000 сыновей – батальон – груз 200
10 000 сыновей – дивизия – братская могила
100 000 сыновей – корпус – удобрения

Но у тебя только один единственный сын
и когда он станет твоим единственным трупом
чем ты удовольствуешься?
памятником в парке?
или на городском кургане?
или на площади в столице?

он принесет тебе внука?
или у тебя уже есть внук?
единственный его сын…

/ / /

В мутном утреннем небе плывут журавли,
как на стылом ветру похоронки,
как на озеро с речки у края земли
оторвавшиеся плоскодонки.

И за пегим туманом холодной весны
не кричат ни петух, ни собаки,
только время от времени вдоль тишины
тихо звякнут остывшие траки,

да осыпется ели обугленный ствол,
словно шорох венечного платья,
словно листья шуршат, словно дождик прошел,
словно люди – как сестры и братья.

И у края воронки по самый кювет,
где разлегся мальчишка небрежно,
из карминовой лужи встречает рассвет
белоснежный до боли подснежник…

/ / /

Под окном по утру на рассвете
раскричались вороны, как дети, –
расшумелись, рассорились, вьются,
за куличик песочный дерутся,
растопырили пальцы и кисти:
за грошовый пластмассовый пистик,
за совочек, за куклу в углу
на песочном нечистом полу.
Рвут подгузник, молчат и пыхтят,
и соплей утирать не хотят.
Ни за что, никому, низачем, –
просто метров хватает не всем,
просто всем не хватает земли,
чтобы лечь в придорожной пыли.

И случилось по символу веры…

Догорели давно бэтээры,
отбомбились асуры да асы,
израсходовав боеприпасы,
и завязли стволы со штыками,
и промялся песок под руками…
Только каркают, вьются вороны,
оккупировав штаб обороны,
там завалы, подвалы и залы,
там жратвы пропадает навалом.

И по птичьим теперешним ГОСТам
вся земля остается погостам.

ДОКРИЧАТЬСЯ ДО БОГА

Как в трясину уходит за море закат,
и Дыхание Тьмы наползает на Киев,
только южные звезды покуда горят,
словно блики пожаров, костров и разрывов.

Далеко за спиною темнеет Москва,
у плеча разлилась как чернила Европа,
и Дыхание Тьмы наполняет слова
проповедников жизни и мертвых пророков.

Море Черное в черное небо течет,
как гондон продырявилось Красное море,
на дрожжах его Мертвое море взойдет,
отразившись вверху, как в столовом приборе.

А в антракте завоет жена над крестом,
между ребрами косо забитым с размаху,
за спиной шевельнется рука со штыком,
безнадежно испортив льняную рубаху.

И пока снайперок пристреляет наган,
завалив на дворе до хрена шелупони,
в Ганнибала сыграет бухой наркоман,
нарезая как сало девичьи ладони.

Будут мальчики черные хонды гонять,
будут биться, бряцая нательным железом,
и в руинах подвалов крысиная рать
будет в клетках откармливать кошек облезлых.

Нам уже показали про это кино,
разъяснили магистры высокого чтива,
мы смирились, готовы, мы ждали давно –
и теперь наступает ужасное диво.

Мы зажрались. От жира на сердце першит,
голова как сычуг пролезает в желудок,
манекен винегретом в витрину тошнит,
и креветки в пальто наползают на блюдо.

И теперь, когда явлены Вилка и Нож,
за столом собираются свитские гости,
и Дыхание Тьмы подымает поднос,
и летят на столешницу первые кости.

И восстанут, кто зван на обещанный пир, –
как пустые суда у холерных причалов.
И Дыханием Тьмы оставляется мир.
Мы кричали об этом. И мы докричались.

НОВАЯ ПАРАДИГМА

На голых ветках мелкая птичня
под зимним солнцем в голос суетится.
Собаки лают. В небесах – мазня,
как полотно на выставке в столице.

И все гудит. Над нами – решето,
инверсионные следы как прутья
в окне тюремном. Видимо, АТО
распространилось на повсюду. Путин

съедает мозг. И новый менингит,
как новые очки, все объясняет.
Стальные стерхи сверху пролетают
на юг и на восток. И все гудит.

Удел царей – помойное корыто:
одних – в учебник, прочих – в мавзолей.
Поля пустые танками изрыты.
Лесные вышки стынут меж ветвей.

Но солнце блещет. Дальние сирены
не предвещают зимнюю грозу.
Да вот метеорологам козу
погоды наши строят непременно!…

На картах копоть. Мертвые дома
досужих глаз уже не задевают.
Больших воронок снег не засыпает –
лыжня петляет будто бы сама.

Здесь хорошо. Здесь нет уже стрельбы.
Да, в общем-то, и не по кому, право!
Убранством пышным кичатся дубравы,
и римской ржавчиной усыпаны дубы.

Мороз и солнце. Снег скрипит, сверкая,
галдят пичуги, перья распушив.
А что? кто привыкает, тот и жив.
Вот только рев турбин еще мешает…