/ / /

в этом пряничном кукольном где-то на севере где-то
мы как гости непрошены не по погоде одеты
пролетев над полями и Бучами всеми Европами
мы не птицы завидев зерно только крыльями хлопаем

и десятки и тыщи за нами по беглому следу
наши дети уже не играют в войну и победу
и пока разбивает гнездо недобитая стая
наши дети еще не живут но уже не играют

каждый сам по себе на постели чужой а на деле
это сотни сердечек в одном обнулившемся теле
и на теле страны мы зияем как общая рана
и по стенкам сосудов стекает вода из-под крана

наше тело из глины а души как тени бескровны
но терновник и лавр обнялись за оградой церковной
здесь токкатой и фугой начинается месса вечерняя
мы обнимем друг друга слова потеряли значение

наше тело смахнули не глядя с гончарного круга
наше общее дело держать не теряя друг друга
в этой стыдной тоске в стадных поисках крова и пищи
оттого что любовь своего и чужого не ищет

оттого что любовь милосердствует и согревает
мы обнимем любого кто прибыл из ада и рая
очагом для него якорями его парусами
оттого что последняя родина это мы сами

оттого что не пыль перекатная пепел залетный
нас любовь выбирает из прочих детей и животных
и родная земля под ногтями и небо на блюде
оттого что не пепел а все-таки все еще люди

/ / /

Светает. Стихло. Птичий гам
укроет Киев одеялом.
Я различаю по глазам
того, кто вышел из подвала.

Светло, как в детстве, по ночам
от вспышек, падающих рядом.
Идет домой и ставит чай,
и смотрит поседевшим взглядом.

Подвал — спасибо, что не склеп, —
есть сгусток безопасной зоны.
Он стар, но может резать хлеб
в отряде самообороны.

Кораблик к дому своему
плывет в тоске исповедальной.
Что знают Сартр и Камю
про опыт экзистенциальный?

Горит на страже Верхний Вал.
Болит Желань в районе сердца.
И я иду за ним в подвал,
чтоб хоть немного отогреться.

И так не верится в тепле
и тишине недолгой, звонкой,
что я живу не на земле,
а в шаге от взрывной воронки.

/ / /

Когда закончится вода,
погаснет свет, падут морозы,
остынет твердь, но и тогда
мы не опустимся до прозы.

Еще не выросла трава
над нами, жесткая, сухая.
Пока не кончились слова,
мы будем говорить стихами

о тех, кто здесь и там, о том,
что мы едины и любимы
за Бугом, Ворсклой и Днепром,
Варшавой, Прагою и Римом.

Когда закончатся слова,
мы будем говорить по-птичьи,
о том, что родина жива,
в одной всемирной перекличке.

Жизнь долговечней, чем война,
прочней, и нет ее святее.
Мы дети, и пока она
жива, мы не осиротеем.

/ / /

Здесь блаженная Юлия бродит страною чудес,
просит десять копеек, зимою вот так же просила.
Вынимаю полтинник.
– Храни тебя Господи здесь.
И в молитве безумной нездешняя чудится сила.

– Видишь, плотник Иосиф готовит веселую смесь,
в зажигательной схватке со смертью сойдясь, в хороводе.
Передай по цепочке: «Храни тебя Господи здесь».

И в безумной молитве есть место любви и свободе.

Нет, не все мы уехали, город не выедет весь
за пределы земли, за блокпосты, за стены Софии.
И в репостах сирены: храни тебя Господи здесь,
и в прощальных гудках поездов, и в священном эфире.

Повторяю за нею: храни тебя Господи здесь,
и повсюду, о где бы ты ни был, храни непрестанно,
точно пену земную сдувая имперскую спесь,
заслоняя собою на подступах и полустанках.

/ / /

а по ночам кровоточит и гложет
сколько бы ты ни просил отпусти
эта ракета летит за Сережей
бесится воет не может найти

ночью помилуй а утром осанна
дому со всем уцелевшим добром
эта ракета летит за Оксаной
теплое сонное чуя нутром

за блокпостами ежами заставами
дети мои под несущей стеной
черная гладкая и хвостатая
эта ракета летела за мной

точки на карте нет пятная родимые
Киев Одесса повсюду родня
Господи всех сохрани до единого
выживи сам не забудь про меня

23 апреля 2022 года в преддверии Пасхи ракетные удары по Одессе разрушили два жилых дома, пока известно о шести погибших, среди них трехмесячная девочка, 18 раненых. Одна из ракет прилетела на Таировское кладбище, уничтожив более 1000 «квадратов» захоронений