ЮЛИЯ НЕМИРОВСКАЯ

МАРИУПОЛЬСКИЙ ТРАМВАЙ

Там Гумлиев заблудился, влекомый
пулей, и кровь его пьет трава.
Там звоны лютни, дальние громы.
Кто успел запрыгнуть в трамвай?

Вот говорит мне кума Наталья
(смотрит вперед будто неживая)
У нас в Мариуполе прям летали
раньше новехонькие трамваи.

Их привезли из Европы откуда-то:
табло, телевизор, вай фай с рекламой,
окна огромные, сиденья чудные.
Как узнать, что с братом и мамой?

Десять дней ничего не слышно.
А в новостях рельсы жгутами.
Я отвечаю: знаешь, так вышло
Что я об этом уже читала.

Он ходит, трамвай, но без остановок,
хоть выйти просятся пассажиры.
Он правда новый, и рельсы новые.
Все смотрят рекламу, и все в нем живы.

Он не заблудился, маршрут исчислил.
Вагоновожатый – он малый ловкий:
до Индии духа, Освенцима мысли
расставил заправки и остановки.

Внизу остался город Марии,
приморский маленький Мариуполь.
Машенька, там о тебе говорили –
Бросьте оружие, – в черный рупор.

Крестной Вере Гороховой

Поднимаю голову; в дУше вода из прорезей;
шипит водища, что есть струи выше и чище.
Крестная Вера Горохова, Верочка, рот твой горестен,
твои глаза воронки, волосы пепелище.

У нас вырос нарцисс, желтый цвет теперь навсегда,
как и синий неба, но я не о том, я просто.
Ангел воды умеет говорить вода.
Ангел беды умеет разбрасывать кости.

Среди фикусов в Бабушкино тебя бросила я одну.
Смотришь то в окно, то в экран обезьяньего бога.
Что еще тебе нужно, чтобы поверить в эту войну?
Двухсотых мальчиков? в микрорайоне их будет много.

Съешь иx мертвые головы, ковыляй в луковый храм,
исцеловывай вокруг ликов резное железо.
Любовь и месть рвут меня пополам.
Днем плачу, ночью точу луны смертельное лезвие.

П О Э Т Ы

П Р О Т И В

В О Й Н Ы