/ / /

Если не можете убить войну, идите на улицы и в автозаки.
Если страшно туда, идите в соцсети.
Если страшно в соцсетях, говорите своим детям.
Если страшно говорить – молчите, молчание будет услышано (хотя бы одним человеком).
Если страшно молчать, думайте: мысли тоже оказывают воздействие.
Если страшно думать – сойдите, наконец, с ума.
Потеряв ум, сохраните, по меньшей мере, душу.
Вас обманули, сказав, что она бессмертна.

/ / /

«Мой маленький сын, – говорит высокий старик в очереди за сомнительной госуслугой, – он разборчив в еде, словно принц из страны Джунгахоры.
Ничего, кроме хлеба, не ест.
Он рождался во время Великого московского смога, ну, помните: леса горели как лягушечья кожа.
Однако на самом деле его разборчивость – следствие трёх причин.
Он учился дружить во время Пятнадцатой необъявленной; он не знает о ней, но помнит, как та девочка, вышедшая из леса, – о гостеприимстве медведей.
Он учился говорить во время Четырнадцатой необъявленной; она прошла стороной, но он помнит о ней, как сын мельника – о мазурке королевской кухни, сыгранной на валторне поникших кишок.
Он учился ходить во время краткого перемирия, но сто лет назад гремела Священная; он, конечно же, её помнит, как помнит гусиная печень из желтенькой банки – полёт
Акки и мальчика с камышовой свистулькой.
Есть ли другие причины? – ничего не ест, кроме хлеба».

/ / /

1.
Боится бояться.
Ужастики смотрит из соседней комнаты.
«Покажи сперва трейлер».
«Не показывай трейлер – расскажи словами».
Слова – прекрасный фильтр для страшного.
(Для прекрасного, кстати, тоже; а ты спрашиваешь: почему молчу…)
Не показываю, не рассказываю, держу за руку.
Не бойся, говорю, бояться.
«Устал бояться» – вот этого бойся.

2.
Будет и такое: слово, пропущенное через страшное, перестанет быть словом, а станет плотью.
Но не пулей, не камнем, не стеной и даже не деревом, а источающим формальдегид босым стариком на выходе из станции метро «Бульвар Дмитрия Донского».

ЦЗАЦЗУАНЬ О ВОЙНЕ

Это когда женщины украшают свои торты надписью «домашняя выпечка».
Это, как пел Генсбур, «я люблю тебя – я тебя тоже нет».
Это когда впервые не утешает то обстоятельство, что ты в меньшинстве.
Это когда весь мир, включая твоих родителей и твоих детей, умнее тебя.
Это: «Они не виноваты – они действительно ТАК думают…»
Это когда вдруг видишь белую плесень под потолком.
Это когда уже не слышишь деревьев, и даже камни перестают говорить.
Это когда все многообразие форм уступает одному-единственному (много – двум) слову на предательски родном языке.
Это торжество функциональности и первичных половых признаков.
Это когда правда – не следствие факта, но предмет веры.
Это перемирие, вечное, как стук плодов по крыше безвоздушной августовской ночью.
Это когда «ничегошеньки не произошло».
Это «идите в жопу, любители искусства».
Это когда ходишь под себя и ешь, снова ходишь и снова ешь: цикл, замкнутый на собственную окружность.
Дополни список, избегни рефрена, дай последнее определение.

/ / /

На свете нет непросматриваемых мест.
Каждую секунду кто-то куда-то смотрит.
Он на тебя, ты на нее, она в окно.

Одновременно в одну и ту же сторону из разных окон каждого девяностошестиквартирного дома смотрят пять человек днём и семнадцать – вечером.

Один из них обязательно снимает тупое видео, например, тестирует свой телефон.

Другой приклеил кружок красной бумаги на стекло, и теперь тренирует свой астигматический глаз: верхушка тополя – кружок, верхушка тополя – кружок.

Взгляд третьего скор, как память трёхмесячного младенца.

Некоторые взгляды пересекаются в одной точке, и в это время в неё прилетает снаряд или пуля.

Раньше твой взгляд помогал тебе учиться, помогал жить; теперь ты понимаешь, насколько он опасен, но всё чаще – разрушителен, смертелен.