/ / /

Как долго ветер дул, так длинно снег лежит
с пролысинами льда, в чьём холодце застыли
песка и мусора голодные глаза.

Сухой позёмки злая егоза
в пушистой оторочке снежной пыли
заумными извивами бежит

и настигает колкой горстью лжи.
Дома от времени отстали и уныли,
по желобам стекает льдиная слеза.

И голос вьюги спрашивает: ты ли
пришёл сюда попеть, поесть, пожить,
не слыша рокота последнего железа,

которое ползёт тебя убить?

/ / /

Язык изношен, как башмак на свалке,
с былых богатств и нищета видней.
Убогий ум необходимость палки
выводит из отеческих корней.

Опять ему, убогому, неймётся
кровавой баней соблазнять убийц,
угрозу прозревать от инородца,
трястись над нерушимостью границ.

Вновь стало тесно, душно, патриотно,
зашевелилось чудище в золе.
Благим намереньям опять вольготно
плодить насильников измученной земле.

И вновь равнинным, плоскодонным лицам,
не ведающим мысли и вины,
своим отечеством позволено гордиться,
свивая плеть для собственной спины.

/ / /

Поющие безумие, но в лад,
прилежно раскрывающие рты,
пока подходит варваров отряд,
сметающий последние посты.

Пощады побеждённым не сулит
отточенная варварская спесь,
но рты ещё растянуты в нули
и хлещет горлом сладостная песнь.

Возможно ли на выдохе держать,
протяжное до не могу тянуть,
пока подходит варварская рать
и в жилы льётся подлинная жуть?

Уже и ветер сквозняком скулит,
в пустых домах хозяйствует паук.
Холодный воздух над селеньем длит
очищенный и победивший звук.

/ / /

Ветер листву свалял,
сух её зимний слог –
ломкой судьбой хрустит.
Голубь приковылял,
путается у ног,
грудь раздувает, гулѝт.

Парень целует рот,
жадный его уют,
ждущую глубину…
А попадёт на войну,
тут же кого-то убьёт
или его убьют.

Неба седая руда
лёгкий просыпет пух,
тучи брюхатой гнёт.
Дальний просвет пруда
бритвой света блеснёт
и перережет слух.

Краем сознанья плывёт
истины стылая весть:
всё, что видишь окрест,
всё, что скоро умрёт,
нынче вдвойне живёт,
чтобы себя прочесть.